Первая волна революционной демократизации затронула и Центральную Азию. В Киргизии действующий президент был свергнут стихийными и на первых порах никем не контролируемыми народными массами. В Узбекистане властям удалось вовремя подавить очаг сопротивления, однако велика вероятность повторения там массовых беспорядков в будущем (особенно на юго-востоке страны). В научно-политических кругах поговаривают уже и о возможной незапланированной смене власти в Казахстане. Учитывая то, что ислам в Центральной Азии является основной (по числу последователей) религией, особенно важным представляется вопрос о том, насколько вероятна там в обозримом будущем смена власти по исламистскому сценарию.
Действительно, с момента своего образования все центральноазиатские республики характеризовались как “несвободные”, “конфликтные государства”, особенностью которых являются низкая степень легитимности правительства и правящих элит, некомпетентность последних в решении управленческих вопросов, огромное влияние на общественную жизнь негосударственных институтов и клановых структур. В отношении этих государств вполне применим политологический термин “демократия с прилагательными”: при внешнем сохранении институтов и процедур плюралистического общества выборы президента там выражаются в продлении полномочий действующих глав государств, а депутаты парламентов переизбираются с использованием огромного административного ресурса, причем сама процедура выборов превращается в фарс.
В Центральной Азии налицо комплекс дестабилизирующих факторов, реакцией на которые может стать популяризация идей исламизма в массах: наличие экологически неблагоприятных зон, потенциал этнической конфликтности и территориальные притязания, затяжной экономический кризис, общественно-политическая нестабильность, низкий уровень информационной осведомленности и культурного развития населения, рост численности населения и пауперизация последнего.
Между тем пятнадцать лет независимого существования центральноазиатских государств показали, что пока ислам не стал там мобилизующим фактором для широких масс населения. Политическая борьба в регионе не ведется под исламистскими лозунгами, а немногочисленные “вспышки” исламизма подавляются жесткими мерами властей. К тому же после начала глобальной антитеррористической кампании (осень 2001 г.) деятельность радикальных и экстремистских субъектов регионального исламского движения была в основном пресечена.
В науке существует целый ряд концепций, согласно которым каждая региональная культура обладает собственным видением мира и иерархией ценностей. В ходе исторического развития былые системы ценностей оставляют свой след в менталитете последующих поколений. О подобного рода взаимосвязи написал еще в 18 веке итальянский мыслитель Джамбаттиста Вико, родоначальник современной культурной антропологии. С точки зрения разработанной им теории культурного плюрализма, можно утверждать, что распространение ислама в Центральной Азии происходило на фоне смены различных культур, образов жизни, идеалов, критериев оценки. В свете этого подхода нецелесообразно говорить о сходстве процессов распространения ислама в рассматриваемом регионе и, скажем, на Ближнем Востоке.
Согласно теории Клода Леви-Стросса, каждое значимое событие в истории народа оставляет свой след (архетип) в его коллективной памяти. К такого рода “судьбоносным” событиям и явлениям, меняющим мировосприятие последующих поколений, относятся войны, стихийные бедствия, эпидемии, природно-климатические особенности. Руководствуясь теорией структурной антропологии, можно изучать степень влияния различных исторических и географических реалий на место ислама в массовом сознании населения Центральной Азии. Понимание того, насколько прочно исламские архетипы укоренились в этнической памяти региона, позволит сформировать истинное представление о потенциале исламского движения и спрогнозировать его развитие в будущем.
Роль религии в каком-либо обществе оказывает влияние на степень развитости “коллективного бессознательного”, учение о котором было разработано еще в начале 20 века Карлом Густавом Юнгом. Это понятие можно интерпретировать как совокупность всех рефлексов, внешних “раздражителей”, воспоминаний, переживаний и ощущений, подчиняющих менталитет людей определенной программе действий. В этой связи можно предположить, что ход исторического развития наложил свой отпечаток на “коллективное бессознательное” любого народа или этноса, воздействовав также и на степень восприятия им религиозных норм. Если в процессе исторического развития этноса ему часто приходилось самостоятельно принимать решения, вести национально-освободительные войны, осуществлять этническую и/или территориальную экспансию, то степень развитости его “коллективного бессознательного” будет довольно низкой. Это означает, что этнос будет отличать развитая политическая культура, высокий творческий потенциал, рефлексивность мышления; его религиозные установки будут обладать низкой степенью фанатизма. Чем выше степень развития “коллективного бессознательного”, тем более заторможенным (реактивным) станет и развитие этноса. Это будет означать наличие у него неразвитой политической культуры, большое число религиозных фанатиков, высокую степень автономности его составляющих.
В свете этих теорий любопытно проанализировать исторический контекст существования ислама в Центральной Азии.
Со второй половины 6 в. до н. э. большая часть территории нынешней Центральной Азии входила в состав иранского государства Ахеменидов. В этот период на общественное сознание, духовный мир и архетипы народов региона сильное влияние оказывала древнеиранская религия зороастризм. В дальнейшем на религиозное сознание народов Центральной Азии повлияли завоевательные походы Александра Македонского (330-326 гг. до н. э.). Влияние греческой культуры не ослабло и после его смерти, когда территория региона вошла сначала в состав Греко-бактрийского, а затем Кушанского царств. Менталитет греков оказал влияние на принципы городского планирования, чеканку монет, алфавит.
С 224 г. по 651 г. на региональный религиозный менталитет также оказывали влияние нормы зороастризма, поскольку регион был завоеван государством Сасанидов. Однако в этот период помимо зороастризма свою лепту в культурно-историческое своеобразие региона внесли и другие религиозно-философские догмы. Спасаясь от преследований, в регион массово переселялись приверженцы нового синтезированного религиозно-философского учения – манихейства.
С 7 века регион подвергается арабскому завоеванию; ислам становится основной религией, влияющей на религиозное сознание местного населения, а позже эта территория вошла в состав Багдадского халифата.
С 1220 г. началось завоевание региона войсками Чингиз-хана. Был разрушен такой центр исламской мысли как Бухара. Культура подверглась тюркскому влиянию, тюркский язык стал литературным языком того времени.
С 1864 г. началось присоединение трех региональных государств к Российской империи. С этого времени российские власти проводят в регионе децентрализацию исламской конфессиональной структуры.
О гонениях на культуру ислама в советский период (1917-1991 гг.) сказано и написано очень много….
За всю историю региона там не было ни одной национально-освободительной войны, которая проводилась бы под лозунгами ислама и пользовалась бы при этом массовой поддержкой местного населения. Что касается национальных исламских партий и движений, появившихся в регионе с 1917 г., то их деятельность была кратковременной и неэффективной.
Учитывая вышеприведенные факты, изучаемый регион можно охарактеризовать как "зона низкой исламской активности” (в отличие от таких “зон высокой исламской активности”, как Саудовская Аравия и другие мусульманские страны Востока).
Опираясь на известную теорию Л.Н.Гумилева, можно также ввести такой параметр как "степень исламской пассионарности” ("пассионарность” - это атрибут социума, обладающего повышенной тягой к действию в какой-либо сфере общественной жизни). Если следовать логике рассуждения, то население Центральной Азии вследствие определенных исторических процессов отличается низкой степенью исламской пассионарности (в отличие от населения тех же государств Ближнего Востока). Мусульманин, обладающий низкой степенью исламской пассионарности, вряд ли решится на самоубийство во имя идеалов ислама, не бросит свой дом и семью ради участия в незаконных вооруженных формированиях, и не будет открыто выступать против существующих порядков. В свою очередь, и местные власти будут всячески стремиться не допустить перерастания степени исламской пассионарности из низкой в высокую.
Теперь становится понятным, почему революция в Киргизии не проходила под исламистскими лозунгами и почему ислам там не стал консолидирующей силой для восставших масс. Революция в Киргизии скорее была вызвана традиционным противостоянием “северных” и “южных” кланов вкупе с обнищанием огромных масс населения. Что же касается событий мая 2005 г. в Узбекистане, то, судя по всему, причиной беспорядков стало недовольство обнищавшего населения жесткой авторитарной политикой президента И.Каримова, а не светским характером последней.
Плюс ко всему, исламизм в Центральной Азии лишен солидной спонсорской поддержки из-за рубежа. После разгрома талибов Афганистан перестал быть центром регионального исламистского обскурантизма, власти Пакистана присоединились к антитеррористической международной коалиции и активно помогают Америке ловить Усаму бен Ладена, правящие круги шиитского Ирана больше озабочены “холодной войной” с США, нежели распространением своего влияния на суннитскую Центральную Азию, а Турция не может скомпрометировать себя спонсированием какого-либо исламизма и лишить себя таким образом перспективы в неопределенном будущем стать членом Европейского союза. На сегодняшний день реальным потенциалом влияния на центральноазиатский исламизм обладает лишь Саудовская Аравия (действующая в рамках стратегии “ползучей исламизации”), на деньги которой построено большое количество мечетей и исламских учебных заведений.
Подводя итоги, можно предположить, что в ближайшие 10-15 лет не произойдет существенного улучшения экономической и политической ситуации в республиках Центральной Азии. В регионе сохранятся существующие признаки общественно-политической и экономической деградации, следовательно, останется и почва для распространения идей исламизма. В дальнейшем в Центральной Азии можно ожидать новых вспышек народного гнева и государственных переворотов, основной действующей силой которых будут почувствовавшие “вкус” собственной значимости народные массы (оставаясь при этом лишь орудием в руках тех или иных властных элит). Вполне возможно, что эти вспышки будут возникать по мере приближения очередных выборов, а вполне возможно, что будут происходить стихийно и непредсказуемо. Но, опираясь на уже имеющийся фактический материал, можно также предположить, что идеологической базой подобных пертурбаций останутся все же светские нормы, а не религиозные (исламистские) ценности.
Власти республик, напуганные реально нависшей угрозой переворотов и поддерживаемые как Россией, так и странами Запада, будут и впредь пытаться установить тотальный контроль над местным исламом. Одновременно с этим ими будут всячески поощряться исламские партии и движения прогосударственной ориентации. Нельзя также исключать и возможные “вспышки” в регионе сепаратистских настроений (в частности, в горных районах Таджикистана, а также в местах анклавного проживания некоторых народностей). Но и в этих случаях исламизм вряд ли займет там лидирующие позиции.
Политическая борьба в Центральной Азии, скоре всего, будет дальше лишь обостряться. Но пока нет веских доводов утверждать, что у местного исламизма есть серьезные шансы расправить плечи, окрепнуть и прийти к власти. Новомодный нынче в критических точках постсоветского пространства “оранжевый сценарий” оказывается более конкурентоспособным. Лишь соединив его с исламизмом, можно рассчитывать на истинный успех. Однако последствия подобного мезальянса будут и вправду ужасающими.
|
